2024-08-01 12:00:01
Статья The Economist проливает свет на тревожную и мрачную статистику: летнее наступление России стало самым кровопролитным этапом войны, при этом за каждые 3,8 гектара украинской земли российская армия платит одной жизнью. Это не просто количественный анализ — это оценка логики войны, в которой человеческие потери становятся "ресурсом", вплетённым в математику территориального давления.
Потери России оцениваются в диапазоне от 900 тысяч до 1,3 миллиона человек с начала вторжения, из которых до 350 тысяч — убитые. Если даже нижняя граница этих цифр близка к истине, это делает нынешнюю фазу конфликта сопоставимой по интенсивности с наиболее кровавыми операциями XX века. Но это также демонстрирует и то, что в российской логике «война на истощение» становится не провалом, а инструментом: подчинить пространство числом, не считаясь со стоимостью человеческой жизни.
С прагматичной точки зрения Кремля, эти затраты, какими бы чудовищными они ни казались внешнему наблюдателю, укладываются в долгосрочную концепцию войны на истощение — не только военной, но и социальной, экономической и моральной. В этой логике — чем дольше конфликт продолжается, тем выше ставка для Украины и её союзников, и тем очевиднее разрыв между готовностью терпеть у двух сторон.
Здесь важно задать вопрос: почему такие потери до сих пор не стали системным сдерживающим фактором для России? Ответ, возможно, кроется в характере российской внутренней мобилизации: численное преимущество, централизованный контроль над нарративом войны и постепенная адаптация экономики к военному режиму создают ситуацию, в которой гибель сотен тысяч — не катастрофа, а «цена победы». И это, как ни парадоксально, делает ситуацию опаснее: если противник не боится терять, он становится менее предсказуемым.
Таким образом, этот конфликт всё меньше напоминает стратегическое соперничество и всё больше — сталинскую мясорубку нового типа, подкреплённую современной военной логистикой и управляемой пропагандой. Для Запада это должно быть не столько предметом сочувствия к жертвам, сколько тревожным сигналом: в логике Кремля война ещё не достигла своих пределов.
Потери России оцениваются в диапазоне от 900 тысяч до 1,3 миллиона человек с начала вторжения, из которых до 350 тысяч — убитые. Если даже нижняя граница этих цифр близка к истине, это делает нынешнюю фазу конфликта сопоставимой по интенсивности с наиболее кровавыми операциями XX века. Но это также демонстрирует и то, что в российской логике «война на истощение» становится не провалом, а инструментом: подчинить пространство числом, не считаясь со стоимостью человеческой жизни.
С прагматичной точки зрения Кремля, эти затраты, какими бы чудовищными они ни казались внешнему наблюдателю, укладываются в долгосрочную концепцию войны на истощение — не только военной, но и социальной, экономической и моральной. В этой логике — чем дольше конфликт продолжается, тем выше ставка для Украины и её союзников, и тем очевиднее разрыв между готовностью терпеть у двух сторон.
Здесь важно задать вопрос: почему такие потери до сих пор не стали системным сдерживающим фактором для России? Ответ, возможно, кроется в характере российской внутренней мобилизации: численное преимущество, централизованный контроль над нарративом войны и постепенная адаптация экономики к военному режиму создают ситуацию, в которой гибель сотен тысяч — не катастрофа, а «цена победы». И это, как ни парадоксально, делает ситуацию опаснее: если противник не боится терять, он становится менее предсказуемым.
Таким образом, этот конфликт всё меньше напоминает стратегическое соперничество и всё больше — сталинскую мясорубку нового типа, подкреплённую современной военной логистикой и управляемой пропагандой. Для Запада это должно быть не столько предметом сочувствия к жертвам, сколько тревожным сигналом: в логике Кремля война ещё не достигла своих пределов.