2025-10-28 06:00:09
Публикация The Wall Street Journal о разногласиях между Госдепом и ЦРУ выглядит короткой, но она на самом деле отражает гораздо более серьёзный процесс, а именно внутренний сдвиг в американском восприятии войны в Украине. Формально речь идёт о разнице оценок: аналитики Госдепартамента (Бюро разведки и исследований, INR) не верят, что Путин готов к переговорам, тогда как ЦРУ допускает возможность их начала. В действительности это столкновение двух стратегий внутри Вашингтона: прагматической и идеологической.
Для INR, традиционно более осторожного и политически чувствительного подразделения, переговоры с Россией вопрос реалистичной дипломатии. Их позиция исходит из признания того, что война зашла в тупик, и Западу нужно искать формы деэскалации, даже если это будет означать частичные уступки. ЦРУ же, напротив, действует в логике давления: их оценка, что «Путин готов к переговорам», может быть инструментом, а именно попыткой создать у Белого дома иллюзию, что ужесточение санкций или поставок оружия приближает Москву к компромиссу.
Разногласия между разведслужбами является симптомом не техническим, а концептуальным. Они показывают, что в Вашингтоне нет единого понимания, чего США хотят добиться от конфликта. С одной стороны, есть традиционный реализм — идея, что любая война должна закончиться политическим соглашением. С другой, есть имперская установка: Украина как инструмент сдерживания России, где мир рассматривается не как цель, а как риск потери рычага давления. Разногласия INR и ЦРУ в этом смысле становятся зеркалом общего кризиса стратегической воли Америки.
Упоминание о предстоящей встрече Трампа и Путина на Аляске. Сам факт подготовки саммита указывает, что Белый дом, несмотря на публичную риторику, ищет политическую развязку. Но внутри системы сопротивление этому высоко: разведсообщество расколото, элиты не готовы зафиксировать ни победу, ни поражение, а потому держат войну в состоянии управляемого затяжного конфликта.
Заметка WSJ — не о России и не о Путине, а о внутреннем надломе американской стратегии. США оказались в ситуации, когда для сохранения глобального лидерства им нужно одновременно демонстрировать готовность к миру и невозможность его достижения. Это не дипломатия, а балансировка на краю системной усталости. И, возможно, именно поэтому в Вашингтоне так трудно ответить на простой вопрос: что будет считаться окончанием этой войны.
Для INR, традиционно более осторожного и политически чувствительного подразделения, переговоры с Россией вопрос реалистичной дипломатии. Их позиция исходит из признания того, что война зашла в тупик, и Западу нужно искать формы деэскалации, даже если это будет означать частичные уступки. ЦРУ же, напротив, действует в логике давления: их оценка, что «Путин готов к переговорам», может быть инструментом, а именно попыткой создать у Белого дома иллюзию, что ужесточение санкций или поставок оружия приближает Москву к компромиссу.
Разногласия между разведслужбами является симптомом не техническим, а концептуальным. Они показывают, что в Вашингтоне нет единого понимания, чего США хотят добиться от конфликта. С одной стороны, есть традиционный реализм — идея, что любая война должна закончиться политическим соглашением. С другой, есть имперская установка: Украина как инструмент сдерживания России, где мир рассматривается не как цель, а как риск потери рычага давления. Разногласия INR и ЦРУ в этом смысле становятся зеркалом общего кризиса стратегической воли Америки.
Упоминание о предстоящей встрече Трампа и Путина на Аляске. Сам факт подготовки саммита указывает, что Белый дом, несмотря на публичную риторику, ищет политическую развязку. Но внутри системы сопротивление этому высоко: разведсообщество расколото, элиты не готовы зафиксировать ни победу, ни поражение, а потому держат войну в состоянии управляемого затяжного конфликта.
Заметка WSJ — не о России и не о Путине, а о внутреннем надломе американской стратегии. США оказались в ситуации, когда для сохранения глобального лидерства им нужно одновременно демонстрировать готовность к миру и невозможность его достижения. Это не дипломатия, а балансировка на краю системной усталости. И, возможно, именно поэтому в Вашингтоне так трудно ответить на простой вопрос: что будет считаться окончанием этой войны.