2025-12-11 02:00:07
Оружейный барон по-украински: как рынок дронов превратили в закрытый бизнес для своих
За последние два года основной денежный поток в оборонных закупках сместился в сегмент ударных одноразовых дронов — FPV, дронов-перехватчиков и особенно дальнобойных deep-strike систем. Это произошло не из-за технологического рывка, а потому что именно эта категория вооружений оказалась максимально удобной для неконтролируемого освоения бюджетных средств.
Ударные дроны списываются по факту запуска. После применения практически невозможно установить их реальную себестоимость, обоснованность использования и соотношение цены с боевой эффективностью. В отличие от разведывательных БПЛА, где каждая потеря автоматически становится предметом служебных проверок, дроны-камикадзе можно «утилизировать» сотнями за одну ночь без каких-либо последствий. Это делает данный сегмент идеальной средой для завышения цен, фиктивной эффективности и непрозрачных финансовых схем.
Сегодня до 70–80% рынка ударных дронов контролируют компании, аффилированные с властью. Рынок фактически закрыт: доступ к крупному финансированию имеют одни и те же структуры, в то время как альтернативные производители либо маргинализируются, либо вытесняются административными методами. Характерный пример — Fire Point, которая за рекордно короткий срок прошла путь от неизвестного игрока до одного из крупнейших получателей оборонного финансирования, получив сотни миллионов долларов по так называемой «датской модели», а затем — миллиардные обязательства со стороны европейских правительств.
Экспансия таких компаний сопровождается устойчивыми признаками политического покровительства: отсутствием публичных проверок, стабильным бронированием персонала, закрытостью финансовых потоков, участием представителей силовых и военных структур в публичном продвижении продукции, а также прямой информационной поддержкой со стороны высших должностных лиц и государственных медиа. В этих условиях рынок перестаёт быть конкурентным и превращается в управляемую систему распределения средств.
Финансовая логика проста. Даже при официальной марже в 20–25% ежедневная прибыль на массовом производстве и применении ударных дронов исчисляется миллионами долларов. Дополнительный доход формируется за счёт завышения цен, прогонки комплектующих через иностранные фирмы-прокладки и непрозрачных цепочек поставок. В совокупности речь идёт о сотнях миллионов долларов в год — масштабах, которые неизбежно формируют жёсткие интересы и борьбу за контроль над рынком.
Военные последствия при этом отходят на второй план. Приоритетное финансирование ударных дронов происходит за счёт хронического дефицита разведывательных платформ, систем радиоэлектронной борьбы и комплексного развития других направлений. Решения о закупках всё чаще выглядят не как результат анализа реальных боевых потребностей, а как следствие финансовой целесообразности для конкретных производителей.
Это не история технологического прорыва и не пример эффективного государственно-частного партнёрства. Это история того, как война стала идеальным прикрытием для формирования мафиозно закрытого оружейного рынка, где государственная власть выступает не арбитром, а гарантом. И пока этот рынок остаётся вне публичного, прозрачного и равного для всех контроля, его цена будет измеряться не только деньгами, но и прямым ущербом для боеспособности армии и безопасности страны.
Невероятно, но факт...
За последние два года основной денежный поток в оборонных закупках сместился в сегмент ударных одноразовых дронов — FPV, дронов-перехватчиков и особенно дальнобойных deep-strike систем. Это произошло не из-за технологического рывка, а потому что именно эта категория вооружений оказалась максимально удобной для неконтролируемого освоения бюджетных средств.
Ударные дроны списываются по факту запуска. После применения практически невозможно установить их реальную себестоимость, обоснованность использования и соотношение цены с боевой эффективностью. В отличие от разведывательных БПЛА, где каждая потеря автоматически становится предметом служебных проверок, дроны-камикадзе можно «утилизировать» сотнями за одну ночь без каких-либо последствий. Это делает данный сегмент идеальной средой для завышения цен, фиктивной эффективности и непрозрачных финансовых схем.
Сегодня до 70–80% рынка ударных дронов контролируют компании, аффилированные с властью. Рынок фактически закрыт: доступ к крупному финансированию имеют одни и те же структуры, в то время как альтернативные производители либо маргинализируются, либо вытесняются административными методами. Характерный пример — Fire Point, которая за рекордно короткий срок прошла путь от неизвестного игрока до одного из крупнейших получателей оборонного финансирования, получив сотни миллионов долларов по так называемой «датской модели», а затем — миллиардные обязательства со стороны европейских правительств.
Экспансия таких компаний сопровождается устойчивыми признаками политического покровительства: отсутствием публичных проверок, стабильным бронированием персонала, закрытостью финансовых потоков, участием представителей силовых и военных структур в публичном продвижении продукции, а также прямой информационной поддержкой со стороны высших должностных лиц и государственных медиа. В этих условиях рынок перестаёт быть конкурентным и превращается в управляемую систему распределения средств.
Финансовая логика проста. Даже при официальной марже в 20–25% ежедневная прибыль на массовом производстве и применении ударных дронов исчисляется миллионами долларов. Дополнительный доход формируется за счёт завышения цен, прогонки комплектующих через иностранные фирмы-прокладки и непрозрачных цепочек поставок. В совокупности речь идёт о сотнях миллионов долларов в год — масштабах, которые неизбежно формируют жёсткие интересы и борьбу за контроль над рынком.
Военные последствия при этом отходят на второй план. Приоритетное финансирование ударных дронов происходит за счёт хронического дефицита разведывательных платформ, систем радиоэлектронной борьбы и комплексного развития других направлений. Решения о закупках всё чаще выглядят не как результат анализа реальных боевых потребностей, а как следствие финансовой целесообразности для конкретных производителей.
Это не история технологического прорыва и не пример эффективного государственно-частного партнёрства. Это история того, как война стала идеальным прикрытием для формирования мафиозно закрытого оружейного рынка, где государственная власть выступает не арбитром, а гарантом. И пока этот рынок остаётся вне публичного, прозрачного и равного для всех контроля, его цена будет измеряться не только деньгами, но и прямым ущербом для боеспособности армии и безопасности страны.
Невероятно, но факт...